Неточные совпадения
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица:
прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы
говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
Чичиков узнал Ноздрева, того самого,
с которым он вместе обедал у
прокурора и который
с ним в несколько минут сошелся на такую короткую ногу, что начал уже
говорить «ты», хотя, впрочем, он
с своей стороны не подал к тому никакого повода.
О Бердникове Самгин
говорил с удовольствием и вызвал со стороны туземного товарища
прокурора лестное замечание...
— Удивляюсь, как вас занесло в такое захолустье, —
говорил он, рассматривая книги в шкафе. — Тут даже
прокурор до того одичал, что Верхарна
с Ведекиндом смешивает. Погибает от диабета. Губернатор уверен, что Короленко — родоначальник всех событий девятьсот пятого года. Директриса гимназии доказывает, что граммофон и кинематограф утверждают веру в привидения, в загробную жизнь и вообще — в чертовщину.
— Это дело
прокурора, —
с досадой перебил Масленников Нехлюдова. — Вот ты
говоришь: суд скорый и правый. Обязанность товарища
прокурора — посещать острог и узнавать, законно ли содержатся заключенные. Они ничего не делают: играют в винт.
Товарищ
прокурора говорил очень долго,
с одной стороны стараясь вспомнить все те умные вещи, которые он придумал,
с другой стороны, главное, ни на минуту не остановиться, а сделать так, чтобы речь его лилась, не умолкая, в продолжение часа
с четвертью.
Председатель
говорил, а по бокам его члены
с глубокомысленным видом слушали и изредка поглядывали на часы, находя его речь хотя и очень хорошею, т. е. такою, какая она должна быть, но несколько длинною. Такого же мнения был и товарищ
прокурора, как и все вообще судейские и все бывшие в зале. Председатель кончил резюме.
— Наедине он вам это
говорил или при ком-нибудь, или вы только слышали, как он
с другими при вас
говорил? — осведомился тотчас же
прокурор.
Безучастная строгость устремленных пристально на него, во время рассказа, взглядов следователя и особенно
прокурора смутила его наконец довольно сильно: «Этот мальчик Николай Парфенович,
с которым я еще всего только несколько дней тому
говорил глупости про женщин, и этот больной
прокурор не стоят того, чтоб я им это рассказывал, — грустно мелькнуло у него в уме, — позор!
— Ну что ж теперь, пороть розгами, что ли, меня начнете, ведь больше-то ничего не осталось, — заскрежетал он, обращаясь к
прокурору. К Николаю Парфеновичу он и повернуться уже не хотел, как бы и
говорить с ним не удостоивая. «Слишком уж пристально мои носки осматривал, да еще велел, подлец, выворотить, это он нарочно, чтобы выставить всем, какое у меня грязное белье!»
— Вы передергиваете, Рамзес, — возразил
с неудовольствием Ярченко. — Вы мне напоминаете тех мещан, которые еще затемно собрались глазеть на смертную казнь,
говорят: мы здесь ни при чем, мы против смертной казни, это все
прокурор и палач.
— Погоди, постой, любезный, господин Вихров нас рассудит! — воскликнул он и обратился затем ко мне: — Брат мой изволит служить
прокурором; очень смело, энергически подает против губернатора протесты, — все это прекрасно; но надобно знать-с, что их министр не косо смотрит на протесты против губернатора, а, напротив того, считает тех
прокуроров за дельных, которые делают это; наше же начальство, напротив, прямо дает нам знать, что мы,
говорит, из-за вас переписываться ни
с губернаторами, ни
с другими министерствами не намерены.
— Торговаться-то
с вами некому, потому что тут казна — лицо совершенно абстрактное, которое все считают себя вправе обирать, и никто не беспокоится заступиться за него! —
говорил прокурор, продолжая ходить по комнате.
— Ее обвинили, — отвечал как-то необыкновенно солидно Марьеновский, — и речь генерал-прокурора была, по этому делу, блистательна. Он разбил ее на две части: в первой он доказывает, что m-me Лафарж могла сделать это преступление, — для того он привел почти всю ее биографию, из которой видно, что она была женщина нрава пылкого, порывистого, решительного; во второй части он
говорит, что она хотела сделать это преступление, — и это доказывает он ее нелюбовью к мужу, ссорами
с ним, угрозами…
— Это невозможно, невозможно-с, —
говорил прокурор; губы у него все еще оставались бледными от гнева.
Она слышала слова
прокурора, понимала, что он обвиняет всех, никого не выделяя; проговорив о Павле, он начинал
говорить о Феде, а поставив его рядом
с Павлом, настойчиво пододвигал к ним Букина, — казалось, он упаковывает, зашивает всех в один мешок, плотно укладывая друг к другу.
— Merci, — коротко ответил Николай Николаевич. И оба остались стоять. — Мы к вам всего только на несколько минут. Это — князь Василий Львович Шеин, губернский предводитель дворянства. Моя фамилия — Мирза-Булат-Тугановский. Я — товарищ
прокурора. Дело, о котором мы будем иметь честь
говорить с вами, одинаково касается и князя и меня, или, вернее, супруги князя, а моей сестры.
«Ну, заварили вы кашу! Сейчас один из моих агентов вернулся. Рабочие никак не успокоятся, а фабрикантам в копеечку влетит. Приехал сам
прокурор судебной палаты на место. Лично ведет строжайшее следствие. За укрывательство кое-кто из властей арестован; потребовал перестройки казарм и улучшения быта рабочих, сам
говорил с рабочими, это только и успокоило их. Дело будет разбираться во Владимирском суде».
Иван Иваныч (взволнованный). Да послужит сие нам примером! Уклоняющиеся от правосудия да знают, а прочие пусть остаются без сомнения! Жаль пискаря, а нельзя не сказать: сам виноват! Кабы не заблуждался, может быть, и теперь был бы целехонек! И нас бы не обременил, и сам бы чем-нибудь полезным занялся. Ну, да впрочем, что об том
говорить: умер — и дело
с концом! Господин
прокурор! ваше заключение?
Дергальский отставлен и сидит в остроге за возмущение мещан против полицейского десятского, а пристав Васильев выпущен на свободу, питается акридами и медом, поднимался вместе
с прокурором на небо по лестнице, которую видел во сне Иаков, и держал там дебаты о беззаконности наказаний, в чем и духи и
прокурор пришли к полному соглашению; но как господину
прокурору нужно получать жалованье, которое ему дается за обвинения, то он уверен, что о невменяемости
с ним
говорили или «легкие», или «шаловливые» духи, которых мнение не авторитетно, и потому он спокойно продолжает брать казенное жалованье,
говорить о возмутительности вечных наказаний за гробом и подводить людей под возможно тяжкую кару на земле.
— Ну заварили вы кашу. Сейчас один из моих агентов вернулся… Рабочие никак не успокоятся, а фабрикантам в копеечку влетит… приехал сам
прокурор судебной палаты на место… Сам ведет строжайшее следствие… За укрывательство кое-кто из властей арестован, потребовал перестройки казармы и улучшения быта рабочих, сам
говорил с рабочими, и это только успокоило их. Дело будет разбираться во Владимирском суде.
Или вот тоже, когда приезжает окружной суд и нужно приводить к присяге; все прочие священники стесняются, а я
с судьями,
с прокурорами да
с адвокатами запанибрата: по-ученому
поговорю, чайку
с ними попью, посмеюсь, расспрошу, чего не знаю…
— Дал он мне хину в облатке, а я её разжевал. Во рту — горечь нестерпимая, в душе — бунт. Чувствую, что упаду, если встану на ноги. Тут полковник вмешался, велел меня отправить в часть, да, кстати, и обыск кончился.
Прокурор ему
говорит: «Должен вас арестовать…» — «Ну, что же,
говорит, арестуйте! Всякий делает то, что может…» Так это он просто сказал —
с улыбкой!..
Иванов. Очевидно, мы
с вами никогда не споемся… B последний раз я спрашиваю и отвечайте, пожалуйста, без предисловий: что собственно вам нужно от меня? Чего вы добиваетесь? (Раздраженно.) И
с кем я имею честь
говорить:
с моим
прокурором или
с врачом моей жены?
— Может быть, выпрошу, что и выпустят. Я поеду прямо к
прокурору!.. —
говорил Тюменев, беря шляпу и пальто. — Ты, пожалуйста, останься
с Елизаветой Николаевной, а то она одна тут истерзается!.. — сказал он Бегушеву.
Елена. Убирайтесь! Не хочу
с вами
говорить. (Татьяна, появляясь в двери, смотрит на них. Из другой двери выходит Петр.)
Прокурор! Ко мне… есть пирог!..
Тогда между военными ходили разные нелепые слухи о Сакене: одни
говорили, будто он имеет видения и знает от ангела — когда надо начинать бой; другие рассказывали вещи еще более чудные, а полковой казначей, имевший большой круг знакомства
с купцами, уверял, будто Филарет московский
говорил графу Протасову: «Если я умру, то Боже вас сохрани, не делайте обер-прокурором Муравьева, а митрополитом московским — киевского ректора (Иннокентия Борисова).
— Ну! — махнул рукой товарищ
прокурора, — беда
с этими интеллигентными преступниками: мужику втолкуешь, а извольте-ка
с этим
поговорить! Не могу… по-человечески… так и бьют на психологию!
Пришли какие-то молодые люди
с равнодушными лицами, запечатали лавку и описали в доме всю мебель. Подозревая в этом интригу и по-прежнему не чувствуя за собой никакой вины, оскорбленный Авдеев стал бегать по присутственным местам и жаловаться. По целым часам ожидал он в передних, сочинял длинные прошения, плакал, бранился. В ответ на его жалобы
прокурор и следователь
говорили ему равнодушно и резонно...
— Ну, что ж, господа? Рюмки-то ведь не ждут! А?
Прокурор! Доктор! За медицину! Люблю медицину. Вообще люблю молодежь, тридцать три моментально. Что бы там ни
говорили, а молодежь всегда будет идти впереди. Ну-с, будемте здоровы.
— Я всё про барыньку думаю, про вдовушку, — сказал он. — Этакая роскошь! Жизнь бы отдал! Глаза, плечи, ножки в лиловых чулочках… огонь баба! Баба — ой-ой! Это сейчас видно! И этакая красота принадлежит чёрт знает кому — правоведу,
прокурору! Этому жилистому дуралею, похожему на англичанина! Не выношу, брат, этих правоведов! Когда ты
с ней о предчувствиях
говорил, он лопался от ревности! Что
говорить, шикарная женщина! Замечательно шикарная! Чудо природы!
Разговорились.
Говорили все, кроме
прокурора Тюльпанского, который сидел, молчал и пускал через ноздри табачный дым. Было очевидно, что он считал себя аристократом и презирал доктора и следователя. После ужина Ежов, Гришуткин и товарищ
прокурора сели играть в винт
с болваном. Доктор и Надежда Ивановна сели около рояля и разговорились.
Леандров.
Говорят: отец юрист! юрист?.. сбил меня
с толку. Думал, не сын ли какого юрисконсульта или по крайней мере
прокурора.
— Скажи мне лучше правду, всю правду. Я поеду
с тобой даже в Сибирь, если тебя туда ушлют, но вдруг, если они поступят
с тобой действительно так, как
говорил прокурор. Это ужасно!
Уже после того, как я стал верующим и читал Евангелие как божественную книгу, я, при встрече
с моими приятелями,
прокурорами, судьями, в виде игривой шутки,
говорил им: а вы всё судите, а сказано: не судите, и не судимы будете.
…Все более чернеет грозная туча обвинения, нависшая над головой Тани.
С тем же жестоким спокойствием
прокурор говорит о позорном прошлом «Таньки-Белоручки», запятнавшей свои белые ручки в неповинной крови. Вспоминает о краже, добавляя, что, быть может, она была уже не первой…
Все счастливцы мира — сановники и богачи, или, как заключенные, вовсе лишены труда и безуспешно борются
с болезнями, происходящими от отсутствия физического труда, и еще более безуспешно со скукой, одолевающей их (я
говорю: безуспешно — потому что работа только тогда радостна, когда она несомненно нужна; а им ничего не нужно), или работают ненавистную им работу, как банкиры,
прокуроры, губернаторы, министры и их жены, устраивающие гостиные, посуды, наряды себе и детям.